TRIPANDТРЁП

Прогулки по Тбилиси

Автора, автора!

Гагарин Юрий Алексеевич, космонавт СССР

«Мы вынуждены прервать трансляцию футбольного матча для передачи важного правительственного сообщения…», - после этих слов, произнесенных торжественным дикторским баритоном, советский космонавт улетал в космос, демонстрируя миру обаяние улыбки и несомненные преимущества социалистической системы. Безупречные, белые от природы зубы, сияли во весь экран, прощальное «Поехали!» звучало в ушах… И сердце переполнялось гордостью, взволнованно колотилось в груди, и было не жаль прерванного футбола…

Хотя футбол в то легендарное время был не чета нынешнему, в одиночку обыгрывали пять баварцев, - м-да… мы вынуждены прерваться не из-за космоса, а по простой, по прозаической до банальности причине, - пора на работу. Отпуск кончился, господа, время тянуть опостылевшую бурлацкую лямку, влачить серые будни повседневности, некогда писать нам путевых заметок. Не будет более пламенных строк, ночных бдений за клавиатурой, так и знайте. Давайте прощаться. Вставайте из-за компьютерных экранов мои читатели, мои сгорбленные сколиозом, с порченными глазами поклонники, взывайте: «Автора! Автора!». И выйду я, в чёрном смокинге, в цилиндре, с дымящимся пистолетом, - чем не поэт? Дамы возликуют и подбросят чепчики кверху, восторженная публика заполнит залу, устроит подлинную овацию, приветствуя. Сам Шаляпин, поспешно соскрёбывая с ленты свою фамилию, устремится ко мне с триумфальным лавровым венком. Старик Державин, сходя в гроб, заметит, прослезится в умилении, благословит.

- Спасибо, спасибо, друзья, - сверкая очами, сдержанно поблагодарю.

- О-о-о-о! - ответом мне будет рёв толпы и, будто мощный вентилятор включили, неимоверной силы пропеллер, налетят ветра, развевая бархатный занавесь, задуют муссоны, ероша ёжик на моей седой уже голове, - то нежные барышни наградили меня страстным воздушным поцелуем.

- Спасибо, друзья, спасибо, - поклонюсь я партеру в пояс, взмахну галёрке рукой и взглядом одарю ложи, бровями же выражая признательность дирижёру и оркестрантам, суфлёру в будке, светотехнику. Лишь к кулисам повернувшись спиной, к соратникам своим по сценическому ремеслу вынужденно оказавшись задом, - что ж и спиною своею буду благодарен, ведь все мы друзья, ведь все мы, как родные, ведь все мы одна семья.

Александр III, император России

- Позвольте, - засомневался некто важный, в мундире, в орденах, должно быть, начальник. Он единственный не потерял головы и не поддался всеобщей ажитации, - но ведь в каждой семье должен быть юрист и врач, иначе не бывает. Есть в зале доктор?

Стушевались на миг разночинцы и дворяне, получившие великолепное домашнее образование, однако же без диплома в кармане сюртука, умолкли громогласные неучи в жёлтых кофтах, потупили взор поэты в рабфаковских блузах, загрустили Владимир Сорокин и Елена Миро.


Но тут из толпы выступили двое, - один аристократом, тщательно причёсанный на пробор, с сигаретой во рту, в добротной пиджачной паре, впрочем, чёрные тщательно отутюженные брюки заметно лоснились от времени, второй более узнаваем, из учебника, - пенсне, бородка-клинышком:

- Моё почтение, коллега.

- Рад видеть, Антон Павлович, - раскланялись, здороваясь.

- Пропустите, я тоже доктор, - расталкивая пишущую братию, к сцене пробирался высокий, лысый, с гитарой наперевес. - Я на скорой работал, пустите же.

Александр Розенбаум, певец и автор песен

- Песенников нам тут не хватало, - возмутился широкоплечий старец в белой домотканой рубахе, подпоясанный сыромятным ремешком. - Бардов понимаешь... Юристам дайте дорогу, правоведам.

- Полноте, батенька, какой из вас юрист? – встрял в сутолоку юркий, в кепке, с житейской сметкой и хитрецой в калмыцком прищуре глаз, по всему видно, вождь мирового пролетариата. - Вас же выперли со второго курса…

- Кого выперли? Меня выперли? - обиделся на правду Лев Николаевич Толстой (надеюсь, все узнали Льва Николаевича Толстого) и вышел вон, грюкнув дверьми, и ушёл восвояси, и отправился странствовать инкогнито по необъятной сермяжной Руси.


- Ах, как нехорошо с графом-то получилось, - всплеснула ладонями какая-то впечатлительная дама. - Ведь вы и сами, Владимир Ильич, не очень-то в университете заучились.

- Мы пошли другим путём и на звание юриста не претендуем, - с достоинством ответствовал Ленин. - Нам власть безраздельную подавай. И специальный паёк на ужин. Матгосы, матгосики, немедленно арестуйте собравшихся граждан, это провокаторы и перекрасившиеся буржуи. А дамочку гастгелять.

- Ах, - воскликнула трагически впечатлительная дама, примерила на себя терновый венец жертвы революционного террора и грохнулась в обморок.


- Нашатырь, коллега?

- Думаю, камфоры, Антон Павлович.

- Меня, меня пропустите, - снова начал толкаться лысый. - Я на скорой работал, я спасу пациентку.


Он выхватил из сапога скальпель и склонившись над обездвиженным в бесчувствии телом замурлыкал: «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла, гоп-стоп, ты много на себя взяла, теперь расплачиваться поздно, посмотри на звёзды, посмотри на это небо, взглядом бля тверёзым посмотри на это море – видишь это всё в последний раз».

Александр Розенбаум, певец и автор песен

- Интеллигенция не мозг нации, а говно, - удручённо констатировал основоположник марксизма-ленинизма и, кряхтя, полез на броневичок.

Приняв позу трибуна (ноги на ширине плеч, левая рука свободно опущена, правая рука с зажатым в кулаке кепи простёрта к линии горизонта, взгляд пылающ), Ильич зычным фальцетом прокричал: «Товарищи, из всех искусств для нас важнейшим является кино».

Тишиной встретил народ сие спорное сообщение, народ по заведенному обычаю безмолвствовал.

- Поэтому всех писак и щелкопёров необходимо гастгелять, - продолжал стращать благородное собрание расшалившийся Председатель Совнаркома и немедля приступил к делу:

- Матгосы, матгосики, - позвал приспешников.


Литераторы заметно заволновались, иные задумали суицид, иные собрались в эмиграцию, иные взялись строчить доносы компетентным органам, - недавнее воодушевление само собой сошло на нет, чувство локтя пропало, обществом овладела тревога.


Пришлось вмешаться:

- Успокойтесь, товарищи. Мы в Украине, какие матросы, какие матросики, у нас и флота-то нет. Хотя, прямо скажем, не помешал бы. Авианосцы, дредноуты, крейсера какие-нибудь… Лодку подводную хорошо бы… у меня и команда для неё есть на примете… помните, We all live in a Yellow submarine? Впрочем, Толстой прав, только песенников нам не хватало… А Льва Николаевича надо бы вернуть, - буду благодарности говорить. Нелепо же, согласитесь, благодарить Википедию и Гугл, а вот глыбе и зеркалу русской революции сказать спасибо в самый раз. Только где он сейчас, ищи-свищи ветра в поле.

Александр III, император России

- Вовсе и не в поле следует свистеть-искать, а на станции Астапово Юго-Восточной железной дороги, - выявил осведомлённость некто важный, в мундире, в орденах, должно быть, начальник. – У нас в Империи на железных дорогах всегда железный порядок был, уж извините мой блистательный каламбур. Ещё мой дедушка, Николай II, стоявший у истоков железнодорожного дела в этой богом избранной стране с немецким педантизмом так отладил сей механизм, что и поныне поезда приходят к вокзалам в точности по расписанию.

- Батюшки-светы, да ведь это сам Александр III по прозвищу Миротворец, - ахнула Анна Федотовна Томская, по виду ровесница монарха, на самом же деле старуха-графиня из «Пиковой дамы» Пушкина. - Вам ли, государь, оды слагать железной дороге. Ведь ваш поезд потерпел крушение под станцией Борки, и Вы на собственных плечах держали обрушившуюся крышу вагона, спасая жену и чада свои, покуда не подоспела помощь. Не бесследно для организма прошло неимоверное напряжение сил. Страшное сотрясение вызвало болезнь почек, от коей вы и умерли вскоре. Помню, ещё во всех газетах писали: Хронический интерстициальный нефрит с последовательным поражением сердца и сосудов.

- Это смертельный диагноз, - компетентно кивнул лысый, на мгновение перестав размахивать скальпелем над обморочной. - Я на скорой работал, я могу подтвердить.

Александр Розенбаум, певец и автор песен

- Боже вас сохрани, графиня, - игнорируя вездесущего барда, российский самодержец обратился напрямую к старухе, - не читайте до обеда советских газет.

- Гм… Да ведь других нет? – резонно возразила Томская.

- Вот никаких и не читайте, - нравоучительно молвил царь.


- Позвольте, но ведь это мой текст, - встрепенулся один из эскулапов, тот, что с пробором.

- Ах, оставьте, господа, - Александр Александрович примиряющее улыбнулся, - Твой, мой, какая разница. Ведь все мы друзья, ведь все мы, как родные… Все мы одна семья… Вон, хоть бы у Автора спросите. Николаич, скажи.

Я прокашлялся, обвёл собравшуюся публику потеплевшим взором, и, прижав руки к груди, признательно зашептал заготовленную загодя речь:

- Спасибо, спасибо, друзья. Спасибо папе, маме и Господу Богу за факт моего рождения. Спасибо моей семье, жене и любимым деточкам - Павлику, Марии, - за стоицизм, с которым перенесли весть, что едем не на пляжи солнечной Италии или же в Турцию на худой конец, а напрямую и безвылазно в Тбилиси. Вам, дочитавшим до этого места, спасибо тож. Спасибо всем, кто был с нами весь этот нелёгкий путь в полтора километра с востока на запад проспекта Шота Руставели и чуть ли не с километр обратно. Спасибо всем, кто дружеским советом не позволял нам сбиться с дороги, или же, наоборот, одной мимолётной, случайно произнесенной фразой, будто жезлом регулировщика, менял направление нашего неизменно правдивого повествования, закручивал сюжет в спираль, выворачивал фабулу до хруста в суставах, шенкеля – ещё одно красивое слово, да! давал шенкелей нашему куцему воображению. Жаль. Жаль, что всё кончилось так скоро и так предсказуемо. Не дошли мы до здания грузинского парламента лишь сотню шагов. Только сотня шагов, а уже не расскажешь, как когда-то, не так давно, здесь стоял огромный, о трёх престолах, храм – Александро-Невский военный собор. Чугунная ограда окружала его; сотни пушек, разновременно отбитых у турок, персиян и Шамиля, выставили грозные стволы, будто хищные птицы клювы, в назидание и память потомкам. Как сидел на скамеечке под платанами Лаврентий Павлович Берия, всесильный хозяин Тифлиса. Тяжело вперив взгляд в купол, увенчанный крестом, в узорочные стены, в четырехъярусную колокольню, «устами праздными жевал он имя бога, а в сердце грех кипел», - будильник, чёрт. Пора. Пора на работу, в ярмо. Дальше без меня. Дальше сами, друзья. Прямо до мэрии, бывшего здания Государственной думы работы архитектора Павла Штерна, а потом вниз, следуя указательному пальцу, если площадь Свободы представить растопыренной пятерней, по Армянскому базару, ныне Леселидзе, или как там сейчас. Туда, где день и ночь течёт Кура, кое-где робко, будто набросила на голову покрывало, стыдясь торчащих из своего тела камней, а то вдруг шумно, с шипением, точно кобылица с пеной на губах, - спасибо, Агаси, за «Путеводитель по Тифлису» спасибо и вообще. А ничего ведь не изменилось с 1912 года, мостов по-прежнему шесть, не считая Моста Мира, иначе говоря Памперса Саакашвили, как называют его тбилисцы, который никто из них не считает, во всяком случае за мост, - у Старого города свои особенности устного счёта. Когда бабушка, продававшая яблоки в Земокала, взвесила полкило и на вопрос – Сколько? – ответила: «Один лари двадвадцатьдесять тетри», - поставила ли она в тупик заезжего эрудита? – ничуть. Уж мы-то знаем, у грузин существовала (для некоторых существует) двадцатеричная система счёта. Такая же была у басков. Вот и подумайте, отчего Испанию и Грузию древние называли одинаково - «Иберия»? А можете и не думать… зачем париться над вопросами, если можно попариться в бане.

О! Тбилиси знаменит своими серными банями.

В городе есть целый банный квартал, - Абанатубани, - нет ничего проще, чем описать его.

Можно так.

Банные купола напоминают обритые правоверные головы, склонённые в утренней молитве. Над головами вьётся дымок религиозного экстаза

Теймураз Мамаладзе
Тбилиси. Банный квартал. Абанотубани

Или так.

Нарядная, цветистая, с насурьмленными ресницами, голубыми глазами, с опущенным в грязевую воду тяжёлым задом, с урчанием в кишках, сидит баня на Турецком Майдане. Майдан находится в тифлисской яме. Пёстрая баня примостилась в яме Майдана, а бассейны бани зарылись ещё глубже. Кипящие воды преисподней извергались изо рта Вельзевула и, сладострастно хохоча, игриво припадали к тифлисским красоткам, кусали их груди, спины…

Тела, эти враги вечности, творцы мгновений, жадно и напористо сжирали удовольствие, тепло и холод! Торопись ощутить своё тело, пока оно не изменилось, поднеси ладонь к груди, пока она ещё гордо пульсирует, обними свои чудные бёдра, распусти волнистые волосы до бархатного срама и оформи венок августейший!

Агаси Айвазян
Тбилиси. Банный квартал. Абанотубани

А вот пример из банных историй: «Как-то раз приехал в Тбилиси Нелсон Олдрич Рокфеллер, тот самый, внук Джона Д. Рокфеллера, которым у нас пугали детей», - нет, нет, нет, то есть трижды нет. Любопытствующих отсылаю к первоисточникам (Теймураз Мамаладзе «Здравствуй, осёл!»), а нам некогда разглагольствовать. Нам пора, улетаю.


Домой, билеты на руках, повезло.


Ах, да… не все читали мемуары Данелия. Должно быть, поэтому слово «повезло» вам кажется случайным, нарочитым и вычурным. Ни в тын, ни в ворота. Прихоть сочинителя, обусловленная скудостью лексического запаса. Хо-хо, хамите, не учите меня жить, и всё-таки объяснюсь.


Однажды всемирно знаменитому кинорежиссёру Георгию Николаевичу Данелия срочно понадобилось лететь в Москву, а билетов в кассе не оказалось. Не смогли помочь ни министр гражданской авиации, ни всемогущий секретарь ЦК по идеологии. Расстроенный режиссёр зашёл в «Воды Лагидзе» утешиться любимым напитком и там встретил приятеля, тбилисского парня Вову Мартынова. Узнав, чем расстроен московский гость, Вова удивился: «Э! Я думал, у тебя действительно что-то случилось. Пойдём и возьмём билет…»

«Народу у кассы было очень много, - вспоминал Данелия, - к окошку не подойти. Вова, высокий и широкоплечий, снял кепку, вытянул руку с кепкой вверх, приподнялся ещё на цыпочки и крикнул на весь зал:

- Нана, это я, Вова! Посмотри сюда! Кепку мою видишь?!

- Вижу твою кепку, Вова! Что хочешь?

- Один билет в Москву на час пятнадцать! – крикнул Вова.

- Паспорт давай!

Вова взял у меня паспорт и попросил передать его в кассу.

- Подожди. А деньги? Деньги возьми! – сказал я.

- Деньги я ей отдам, не волнуйся, - сказал Вова.

У меня он денег не взял, когда я начал настаивать, он сочувственно посмотрел на меня и сказал, что я совсем обрусел.

На самолет я успел. Летел и думал: «Министр – это министр, ЦК – это ЦК, а Вова – это Вова».

Вычитал я это замечательное эссе в статье Александра Эбаноидзе «Под Святой горой». Порядок слов и пунктуация автора по возможности сохранены, но мысли в голову лезут другие: Пушкин – это Пушкин, Грибоедов – это Грибоедов, даже Айвазян – это Айвазян, а Хомченко – всего лишь маленький винтик большого поскрипывающего механизма, заложник будильника и правил внутреннего трудового распорядка, фрондёр в пределах КЗоТа. Вечно у меня, - то отпуск кончится, то вдохновение, то всё сразу. Но чу! - гудят турбины авиационного двигателя. Горы, сжав зубы, как вспотевшая роженица, распахнули ноги, чтобы выпустить наш самолёт, - спасибо, Агаси, спасибо в очередной и в последний раз. Прощай, Тбилиси, прощай, расстаёмся с любовью. В смысле, с городом расстаёмся, а любовь к нему остаётся в наших сердцах навсегда. Эх-хе-хе, ужас, какое косноязычие, аж стыдно.

И глядя в иллюминатор медленно думать: Если смотреть в калейдоскоп против солнца, возникают узоры разноцветных стекляшек, но ввиду однообразия мозаики и явной бесполезности, занятие это быстро надоедает.

Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат

сюда

Прогулки по Тбилиси: жми сюда и читай ещё несколько текстов


.
История Картли

История Картли

У Грузии история есть

let's go
Путь на Кавказ

Путь на Кавказ

Хомченко, Пушкин, Толстой и другие попутчики

Let's go