TRIPANDТРЁП

Прогулки по Тбилиси

Нико Пиросмани

Нико Пиросмани. Грузинский Художник
Нико Пиросмани

О жизни Нико нам известно всё, - в начале прошлого века пытливые энтузиасты не единожды прочесали питейные заведения Тифлиса, дотошно облазили привокзальные духаны, не преминув заглянуть в бани и пригородные сады, встречались с людьми, лично знавшими Пиросмани, - «садись, дарагой, кто ж не знает Нико? слушай, что расскажу» - и записывали их рассказы. Память народная сохранила немало интересных подробностей из жизни великого художника, - что ели, что пили, - но вот даты его рождения, увы, не запомнила.


Что дата? - даже год его рождения мы можем назвать весьма приблизительно, тыкая наугад в отрезок между 51-м и 67-м годами девятнадцатого столетия. Официальные биографы, изучив справку о медицинском освидетельствовании Пиросманишвили Николая Аслановича при поступлении на службу в Управление Закавказской железной дороги, договорились считать годом его рождения год 1862, - что ж, пусть будет так.

Детство его прошло в селе Мирзаани, а в селе Шулавери, куда семья вскоре переехала, как-то внезапно кончилось: отец, мать и старший брат умерли. Сестры уехали к родственникам.

Восьмилетнего Пиросмани приютили Калантаровы. Иначе говоря, оказался Нико в услужении к «важным господам».

С ними он попадает в Тифлис.


О, это был удивительный, непередаваемо чудесный город, здесь кипела причудливая жизнь.


«Жизнь, вывернутая наружу: обширные проёмы лавок, из которых выползали словно не удерживающиеся внутри товары - ковры, кувшины, сукна, фрукты, - вытесняя прохожих на мостовую; мастера - кузнецы, ювелиры, шорники, гончары, слесари, медники, оружейники, сапожники, скорняки, войлочники, работающие тут же, на виду, в своеобразных нишах в стенах домов; портные, прямо на тротуаре умудряющиеся обмерять клиентов, шить, утюжить; повара, под ногами прохожих разводящие свои дымные мангалы; пекари, пекущие хлеб и тут же продающие его; цирюльники, бреющие, стригущие и ставящие пиявки; жерла духанов, харчевен и винных погребов, зияющие из-под земли, источающие ароматы вкусной еды и свежего вина.

Жизнь шумная: болтовня и перебранка зевак, часами толкущихся на перекрёстках и то и дело перекликающихся с людьми, обсевшими балконы и галереи, что нависли низко над улицей; крики разносчиков, на всех языках возносящих хвалу своим товарам; истошные вопли извозчиков и возниц, прогоняющих сквозь толпу лошадей, ослов, буйволов, а когда и верблюдов (правда, сейчас, после постройки Бакинской железной дороги, их стало несравненно меньше); звуки десятков шарманок, играющих в разных концах одновременно, и мелодии бродячих музыкантов, отыскавших уголок, чтобы пристроиться со своими дайрами, дудуки и зурнами; скрип сотен колес и лязг сотен (тысяч?) весов (металлические чашки, подвешенные к коромыслу на цепочках), стук молотков; свистки городовых; ожесточенная брань торговцев с покупателями и покупателей с торговцами, а иногда - плывущее над всем этим всхлипывающее пение муэдзина с минарета незабвенной лазурной мечети, что стояла тогда у Майдана.

Жизнь пёстрая: в толпе можно было встретить и персов в аршинных шапках, и хмурых лезгин в мохнатых папахах и бурках, и турок в чалмах, и азербайджанцев (тут их называли "татары") с крашеными ногтями и бородами, и живописных курдов, и иных пришельцев из чужих краёв - Средней Азии, Афганистана. Жизнь, насквозь пропахшая сложнейшим сплетением ароматов: пряностей из лавок, фруктов, разложенных на лотках и подвешенных на нитках, дыма от многочисленных мангалов, навоза, кожи, мокнущей в мастерских сапожников, и вони отбросов, гниющих прямо на солнце. Эта неповторимая, давно ушедшая жизнь начиналась задолго до рассвета и не всегда обрывалась за полночь. Здесь было тесно и беспорядочно.

Это была Азия.

Новый город спокойно растёкся по равнинной части, защищённый русскими войсками, не опасаясь ни турок, ни персов, ни воинственных горцев. Благоустроенный, ровно вымощенный и хорошо освещённый Головинский проспект потянулся от Эриванской площади, названной так в честь покорения Эривани, от недавно снесённой за ненадобностью городской стены к почтовой площади, а от него чётко, как на схеме, двинулись параллельные улицы - вниз к реке и вверх, на гору Мтацминда. На другой стороне реки город был рассечен на равные прямоугольники - Воронцовской, Михайловской, Елисаветинской, Александровской улицами. Поднимались двух- и трёхэтажные дома - под ампир или под ренессанс. В Гаретубани (то есть "за городской чертой") возник новый центр города, да и всего Кавказского края. Здесь стояли дворец наместника и Штаб командования войск Кавказского военного округа. Неподалеку, на Гунибской площади, вырос громадный Военный собор в "византийском" стиле, посвящённый покорению Кавказа. Здесь гнездились и множились банки, деловые конторы, музеи, учебные заведения, редакции журналов и газет, выходящих на грузинском, русском, армянском и других языках, вплоть до французского. Новенькие, с иголочки, магазины сияли стеклами саженных витрин, похваляясь товарами со всего света. В Казённом театре шли "Фауст", "Фра-Диаволо" и "Аида", пели любимцы публики из Петербурга, Москвы и Италии, и уже проектировалось новое роскошное здание оперы в "мавританском" стиле. Толпа, наполнявшая Головинский проспект, особенно с наступлением вечера, почти не отличалась от массы прохожих в Петербурге или Париже; лишь изредка в ней мелькала парадная чоха князя, приехавшего проматывать своё поместье. Тифлисцы, вызывая упрёки ревнителей старины, без сожаления расставались с исконным грузинским костюмом - мужчины прежде всего с головными уборами, а уж в последнюю очередь - со знаменитыми кавказскими мягкими сапогами, обтягивающими ногу; женщины, напротив, завершали переход к европейской цивилизации расставанием с горделивым, сложно устроенным головным убором. Все последние модные новинки немедленно становились достоянием щёголей и щеголих. "Кавказский Париж" - гордились тифлисцы.

Это была Европа.

Европа властно захватывала город. Но Азия сопротивлялась. Чем выше поднимались в гору начерченные по линейке улицы, тем сильнее они меняли направление, подчиняясь произвольностям рельефа: уходили в балки и в овраги, расползались по сторонам, и тут снова лепились друг к другу домишки, и к некоторым была дорога только пешком. Дома, честно возводимые под ренессанс, становились азиатски причудливыми - с тонкими деревянными колонками, узорчатой резьбой, раскрашенные ярко - в зелёный, золотистый, голубой, кизиловый цвета, опоясанные длинными деревянными балконами (ах, эти тифлисские балконы!), - они были уже не Азия и не Европа, они были - Тифлис, город, покорявший всех, кому выпало счастье его знать, а более всего поэтов».

Эраст Давидович Кузнецов

Калантаровы, типичные тбилисские армяне, жили большим, шумным, щедрым, гостеприимным, немного безалаберным домом, - в их семье Нико провёл пятнадцать, а то и все двадцать лет. Однажды пристрастившись к рисованию, он не прекращал это занятие уже никогда. Пиросмани рисует везде: на заборах, на стенах домов, на кровельном железе крыш. В те редкие минуты, когда рука его не сжимает карандаш или уголь, мальчик ходит задумчивым, мечтательным, - витает в облаках.

«Чудной он какой-то», - говорили соседи. И добавляли: «Не от мира сего».


Так прожил он до двадцати пяти лет.


А потом до двадцати шести.

А потом до двадцати семи.


Наконец, в 1889 году Нико Пиросмани решил вернуться в мир сей.

В мир наживы и чистогана.

В мир ежедневных, ежечасных забот о хлебе насущном.

Пиросмани берётся за ум

Вывеска работы Нико Пиросмани
Вывеска работы Пиросмани

Знакомство с Гиго Зазиашвили, таким же дилетантом и самоучкой, родило амбициозный бизнес-план: устроить живописную мастерскую, зарабатывая изготовлением красивых, но недорогих вывесок.


Компаньоны сняли подходящее помещение на Вельяминовой улице (ныне улица Дадиани), разлили чай и стали ждать покупателей – рекламой служила вывеска торговца рыбой, который отказался за неё платить.


Клиент, меж тем, не повалил.

Друзья налили по второй.

Покупателей не было.

Когда разлили по третьей, стало ясно – предприятие прогорело.

Посидев для приличия в мастерской ещё несколько месяцев, Пиросмани устроился на работу. Настоящую. С окладом! (Пятнадцать рублей – для любознательных).


Отныне Николай Асланович - служащий Закавказской железной дороги.


Жаль, энтузиасты-биографы Пиросмани, дотошные фольклористы, увлекшись этнографической экзотикой шалманов старого Тбилиси, как-то подзабыли расспросить его сослуживцев об этом интереснейшем периоде жизни Нико. Его чаяньях на тот момент. Его деяниях. А ведь ветераны-железнодорожники могли бы немало интересного поведать о полной захватывающих приключений работе тормозного кондуктора товарных вагонов. О, эта романтика трудовых будней, ограниченная двумя квадратными метрами вагонной площадки, когда летом жара, а зимой холод, весной и осенью - дождь.

Лишь из официальных документов прекрасно сохранившегося архива ЗЖД мы можем почерпнуть эти достоверные, но крайне куцые сведения, касающиеся Н.А. Пиросманишвили. Какой неизбывной поэтикой, какой лирической силой, какой свежестью ощущений веет от, казалось бы, сухих бухгалтерских строк его формулярного списка: «За опоздание на дежурство – 50 копеек», «За проезд безбилетного пассажира – 3 рубля», «За неявку к поезду – 2 рубля», «За неисполнение приказаний дежурного – 3 рубля», «За ослушание главного кондуктора – 2 рубля», – уж не приплачивал ли Нико железной дороге из своих?

Через два года Пиросмани заболел, ещё через два уволился.

Ну как уволился, - собрал чемодан и уехал. Не явившись к начальству, не давая объяснений.

«Что всё это означает, решительно не понимаю», - докладывал нарядчик по инстанции. Но скандал раздувать не стали, уволили с выплатой выходного пособия. (Сорок пять рублей – для любознательных).

Весной 1894 года, дождавшись первых тёплых дней, Пиросманишвили начинает торговать мацони.


Незримо шагает

незримый осёл,

как будто незримых селений посол.

С ним рядом плетется

незримый старик,

неся на незримых ладонях мозоли,

неся на губах

свой неслышимый крик:

«Мацони…

мацони…

мацони…»

Евгений Евтушенко

Впрочем, Евгений Александрович (земля ему пухом), должно быть, сложил эти стихи о ком-то другом. Ведь Нико с ослом не ходил, торговал с лотка, - его стол стоял на окраине города, у Волчьей балки, за которой начинался Верийский спуск.


Дела пошли хорошо.

Завелись какие-то деньги.

Завёлся какой-то компаньон, - Димитр Алугишвили.

сюда
туда

Прогулки по Тбилиси: жми сюда и читай ещё несколько текстов


.
История Картли

История Картли

У Грузии история есть

let's go
Путь на Кавказ

Путь на Кавказ

Хомченко, Пушкин, Толстой и другие попутчики

Let's go