Харьков: Площадь Поэзии
В последние годы отечественный автопром делает огромные успехи, а немецкий – качественные автомобили. Между успехами и автомобилями – пропасть. Её заполняют корейцы, японцы и прочие: разъезжают по городу, бибикают, как оглашенные, - не люблю я улицы с оживлённым движением, предпочитаю пешеходные зоны.
Есть такое местечко в городе: Театральный сквер на Поэзии. Метров на двести протянулся он с запада на восток. Простёрся б и далее, но упирается в театр. Не в тот, где поют и танцуют, а для демонстрации драматического искусства.
Подмостки его знавали таланты… какие Гамлеты и Офелии здесь блистали, какие Макбеты! А какие зады тёрли плюш этих кресел, губернаторы и секретари обкомов, генералы с золотыми погонами. А дамы… бог мой! я не застал, но мне рассказывали: голые плечи, диадемы и взгляды, сражающие наповал. Неописуемо! Что на премьерах творилось, словами не выразить: партер рукоплескал, и бесновалась галёрка, экзальтированные молодые люди вываливались с балконов, розы летели на сцену, ажитация властвовала залом и крики «Браво» заглушали рёв заводских гудков.
Было, было…
Нынче театр крашен жёлтым, колонны бескомпромиссно белые, возле колонн стоит страж порядка, пучит глаза и держит во рту свисток,
- на всякий, как говорится, случай -
Вдруг аншлаг и будет ломиться публика… - свистнет тогда милиционер, живо угомонит горлопанов.
Пока, впрочем, спокойно всё, степенно идёт на спектакль зритель: один, второй, третий… жив театр, как бы нас не убеждали в обратном скептики, жив!
… хотя в чём-то и правы скептики: третий-то не зрителем оказался, просто прогуливался гражданин.
Остановился перед афишами, поглядел на одну: ту, где эффектная дамочка в чулках и алой широкополой шляпе; на другую – с аршинными буквами ЧМО – быстрый взгляд бросил и мимо пошёл...
Что ж для этого сквер и устроен: чтобы ходили люди.
Театральный сквер
WARNING: нажми на картинку, если хочешь рассмотреть её лучше
Липы столетние в два ряда, фонари ручной ковки, скамеечки, - устал, присаживайся, - сидят на скамейках классические старички в пикейных жилетах.
И разговоры меж ними классические:
- Пушкин, это голова…
Повод для обсуждений - бюст Александру Сергеевичу.
На бульваре два памятника: Пушкин и Гоголь отвернулись друг от друга.
С той стороны солнце русской поэзии, а Николай Васильевич здесь стоит, на театр смотрит, весь позеленел от злости:
- Ведь есть же хорошие пьесы, «Ревизор», «Женитьба»… для кого писал? Ставят всякую дрянь. «ЧМО», ну что это?
Честно сказать, я и сам не знаю, надо сходить как-нибудь на досугах, посмотреть.
А пока что ж, присяду-ка я на скамеечку, к старичкам, погляжу, какие мимо фланируют дамы, с неприступным видом вершат свой впечатляющий моцион.
Глядел, глядел и не заметил, как разыгралось воображение.
Игры воображения
Хрусть, и пополам ночь, - полночь.
По бульвару шествует дама в высоком чепце с лентами огненного цвета и платье на ней по моде семидесятых годов – не сегодняшнего столетия, а в позу ставшего прошлого - позапрошлого.
Следом плетётся молодой человек, канючит:
- Назначь мне эти три верные карты.
Оборачивается дама: острый нос густо напудрен, губы фиолетовые, на щеках румянец безжизненный, в два пальца слой.
- Тю, Зинка-дура.
Хохочет карга старая:
- Это я раньше дура была, теперь Ильинична.
Смех её каркающий пугает, вид – поседеть можно. А ведь была красавицей… - я не застал, мне рассказывали.
- Была, была, - подтверждают жилеты пикейные, и вспоминают: про голые плечи и диадемы, про взгляды, сражающие наповал… сам Александр Сергеевич Пушкин, будучи у нас в ссылке, голову неоднократно терял.
Я мигом представил себе картинку: метёт подолами мостовые местный бомонд, чуть в стороне на изумрудном газоне курчавая голова лежит, за красотками с увлечением наблюдает.
Мимо Эдуардс по делам бежал.
Заметил скульптор гения на траве.
- Ай-ай-ай, - думает Борис Васильевич. – Как неудобно-то… Ну какой с земли обзор?
Хвать, и водрузил Александра Сергеевича на граниты, благо имел подряд от городских властей: увековечить стихотворца бюстиком.
С высоты взирать намного сподручнее, глядит Пушкин на провинциальных прелестниц, мечтает:
- Были бы у меня руки, взял бы я лист бумаги, перо в чернильницу обмакнул и написал бы дон-жуанский список: слева - блондинки, справа - брюнетки, кого предпочесть?
- Сегодня губернаторшу покорю, - так решил.
Прыг с постамента и в дворянское собрание рванул.
К крылечку на лихаче с триумфом подкатывает, все «Ах» да «Ох», а поэт к г-же Воронцовой, не мешкая.
Елизавета Ксаверьевна – обворожительна: платье небесных тонов, нить жемчугов, перстни на тонких пальцах, на лице мука, - зубы прихватило, хоть плачь, - лёгкая вся и воздушная, она парила…
Нет, решительно невозможно видеть её мучения, флюсом раздуло щёку страдалице, с какого боку не подступай с изысканным комплиментом, ответ один:
- М-м-м-м…
- Какая скука эти провинциальные балы, - думает Пушкин.
- Карету мне, карету, - кричит.
Или это не его вопль? другой Александр Сергеевич орёт, изнемогая от безысходности и тоски в нашем захолустье?
Я прислушался.
Нет, никто не орёт, померещилось.
Да и чего орать? Чай не царский режим нынче, все люди вокруг счастливые, на позитиве.
М-да… далеченько же завели меня фантазии.
Я же ж в Харькове, не в Одессе, - откуда здесь Пушкину с Воронцовой взяться?